Несмотря на ужасы Второй мировой войны, читатели сочли, что "поток разрушений с воздуха" – это уже перебор; однако мнения, как всегда, резко разделились
Страница с письмами читателей в выпуске газеты Times от 8 августа 1945 года выглядела, как всегда, эклектично. В одном из писем восхвалялся труд акушеро.
В другом обсуждалось, какое конкретно духовенство должно [иметь право] заседать в Палате лордов. Затем, как раз перед тем, как возобновить затянувшуюся переписку о послевоенном лесном хозяйстве, редактор нашел время обсудить возможность наступления апокалипсиса.Сэр Генри Дейл, лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине, признавался, что его беспокоит, не является ли только что сброшенная на Хиросиму бомба предзнаменованием конца человечества.
"Наука – вынужденный призывник, – стала прямым проводником недискриминационных разрушений на больших расстояниях", – написал Дейл, занимавший пост президента Королевского общества. Атомная энергия, по его словам, открывает огромные возможности, но также и "угрожает окончательной катастрофой цивилизации".
В последующие дни читатели Times начали задумываться о том, что это означало.
Некоторые были потрясены ("Мы должны поклясться, что не повторим этого ужасного поступка", – писал Ф.
С. Эдмондс, в свои 97 лет умолявший редактора прислушаться к мнению "пожилого человека"). Некоторые были потрясены тем, что у кого-то это вызвало потрясение ("Неужели они забыли, что японцы использовали наших австралийских сородичей для отработки навыков владения штыком?" – парировал Х. Маршал, назвав оппонентов "трогательно сентиментальными людьми").Уильям Беверидж, впоследствии ставший отцом идеи государства всеобщего благосостояния, считал, что пришло время заложить основы системы мирового управления. Автор "Винни-Пуха" Алан Милн считал, что это означает прекращение войн. На протяжении недели епископы и духовенство (как в Палате лордов, так и вне ее) обсуждали вопрос морали. "Атомная бомба – это слишком ужасное оружие, чтобы им могли распоряжаться грешные люди", – заявил епископ Саутвелла.
7 августа, спустя день после бомбардировки Хиросимы, читатели Times могли бы догадаться, что только что произошло что-то необычайное. Первая страница была, как всегда, занята тематическими рекламными объявлениями. Британский лыжный клуб анонсировал проведение ежегодного собрания. Колледж святого Данстана желал приобрести моторную лодку ("предпочтительно дизельную").
Но в правом верхнем углу газеты, в знак осознания серьезности ситуации, редактор позволил вторгнуться в нее новостям, поместив туда всего четыре слова: "Первая атомная бомба".
Внутри был первый вариант изложения истории. "Поток разрушений с воздуха, – написали мы. – Все живое сгорело дотла".
Несмотря на все, что происходило за шесть лет до этого, – бомбардировки мирных жителей, ужасы Освенцима, медленный рост проявлений бесчеловечности в Сталинграде, – было ощущение, что на этот раз, возможно, все зашло слишком далеко.
В передовице предупреждалось, что атомная энергия – это "инструмент, который при должном контроле способен принести величайшее благо". При отсутствии же контроля "он положит всему конец". Мы цитировали французскую газету Libre, которая была менее двусмысленной и гораздо более французской. "Любовь, дружба, великодушие и все, ради чего стоит жить и страдать, будут разрушены прежде, чем вы это поймете".
Так были сформулированы условия дебатов, которые продолжаются по сей день.
Поначалу казалось очевидным, на чьей стороне читатели Times. 10 августа Ян Бартон заявил, что это был двойной стандарт. "Мы протестовали против неизбирательных бомбардировок немцев, когда они посылали сюда ракеты, но это новое оружие в тысячу раз более неизбирательное и варварское … Не лишимся ли мы своих душ из-за применения этих новых бомб?"
Британско-еврейский писатель Сэмюэл Бенсусан высказал схожее мнение. "Может ли то, что считается мерзостью в Европе и Америке, быть допустимым с точки зрения морали в Азии?"
Вивьен Каттинг, Мэвис Юрих и Олив Сэмпсон написали просто: "Люди повсюду должны сказать: "Этого не должно быть".
На следующий день, после того как за завтраком менее либеральные читатели Times выронили свой джем, последовала негативная реакция. Такие письма, по словам И.Э. Гейла, "передают неприязнь к реализму и атмосферу сентиментальности". Х.У. Уокер был настроен скептически. "Конечно, никто из ваших корреспондентов не будет выступать за прекращение использования наших бомб ценой тысяч жизней людей, которые сражаются за уничтожение вероломного врага, который должен отказаться от своей злых деяний".
Но между этими двумя полюсами, между жаждой мести и "катастрофизмом", возникло третье мнение – мрачная надежда. Что, если сам ужас этого оружия станет противоядием от него?
"Война прекратится, когда государственные деятели будут достаточно умны, чтобы понять... что это нечестивая и глупая игра", – писал Алан Милн.
Писатель добавлял: "Атомная бомба приближает этот момент; не потому, что она делает войну еще более жестокой, ибо ничто не могло бы этого сделать, а потому, что она делает очевидной, даже для нечеловеческого разума, ее глупость".
И как государственные деятели могли бы добиться ее прекращения?
Всего через неделю после того, как над Хиросимой появилось грибовидное облако, Беверидж, чья вера в мощь государства сформировала современную Британию, выступил в рубрике "Письма читателей" за "революцию в управлении человечеством".
По его словам, атомное оружие на данный момент является секретом, известным только Западу, – но так не может продолжаться бесконечно. "Те, кто в данный момент управляет миром, несут ответственность за то, чтобы этот секрет никогда больше не был использован на практике".
Восемьдесят лет спустя он так и не был вновь применен. Почти.
Свежие комментарии